«Такого не может быть, потому что такого быть не может».
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой! Я – крэпасць! Вяду бой!
Молоденький парнишка сухими губами касается микрофона.
– Я – крэпасць!
Его никто не слышит. Армия, которая отступает к Минску. Бойцы, которые стреляют из окон. Командир, которому перевязывают голову…
Никто не слышит.
Да и сам парнишка себя не слышит – грохот разрывов и треск пулеметных очередей.
Он просто хрипит в микрофон:
– Я – крэпасць! Вяду бой!
Хрипит, потому что хочет пить. Но воды нет уже третьи сутки. Все, что есть – относят раненым и к пулеметам. Он устал, он хочет спать. Но не может. Потому что надо хрипеть:
– Я – крэпасць! Вяду бой!
Его голос несется в пространство.
Он закрыл глаза и пытается услышать: «Вас понял! Прием!»
Но ответа нет. И только хриплое: «Я – крэпасць! Вяду бой!» несется через мировой эфир.
Голосу до Луны ближе, чем до штаба фронта.
Радиосигнал наверняка уже добрался до нее. Еще немного и он понесется к Марсу, к Венере, к Солнцу и Юпитеру.
Так и будет.
От передатчика до Луны – одна секунда. До Солнца – восемь с половиной минут. До Марса – двенадцать. До Юпитера – тридцать три. До штаба армии… Вечность.
– Я – крэпасць! Вяду бой!
Через четыре с половиной года эти хриплые позывные достигнут маленькой звезды под названием Альфа Центавра.
В это же самое время на Земле закончится война. Будут стоять полевые кухни и кормить вражеских детей, будут играть гармошки, будут звенеть орденами эшелоны, возвращаясь домой.
А голос будет нестись через пространство:
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
В пространстве нет времени. Слово изреченное – вечно. Оно несется к краю Вселенной и пусть тот парнишка, который хрипел эти слова, уже не жив телесно, но живы слова его – пусть он еще раз скажет:
– Я – крэпасць! Вяду бой!
За три дня до этих слов далеко-далеко от этой крепости родится девочка. Она будет расти в голодное, злое и отчаянное время. Она будет ходить в школу, и кататься на санках. Она будет плакать по отцу, не пришедшему с войны, и радоваться цветам мать-и-мачехи.
А хриплый голос безымянного парнишки будет лететь сквозь пропасть вакуума:
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
В столице люди будут стоять мертвой толпой у гроба умершего вождя. Девочка же опять будет плакать, прильнув к большущей тарелке радиоприемника:
«Вчера, пятого марта…»
А где-то далеко-далеко все еще несется хриплое:
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
Однажды, человек помчится вслед этому голосу.
Но не успеет. Человек выйдет на околоземную орбиту, высадится на Луну, выйдет в скафандре в открытый космос, пошлет своих смешных механических каракатиц собирать инопланетный грунт.
А голос будет лететь и лететь через вечный холод.
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
Камни порастут травой. Кости сами уйдут в землю. Гильзы позеленеют.
Но кирпичи будут кровить буквами:
«Прощай, Родина. Умираю, но не сдаюсь!»
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой! – он все еще несется по космосу.
Он все еще хрипит обшелушенными губами.
Девочке уже двадцать пять. Она ведет своего первого сына в ясли. Сборная страны по футболу берет бронзовые медали на чемпионате мира. Кеннеди, Куба, «Битлз» и целина. И высоко-высоко:
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
А небо синее-синее…
Голос связиста уже задел Полярную Звезду, Пояс Ориона, Волосы Вероники и прочие Плеяды. Зазвенела высокой тоской небесная струна. На сотую долю микрона сдвинулась небесная ось.
Но голосу все равно.
Где-то там приняли новые Конституции. Началась очередная Олимпиада. До свидания, наш ласковый Миша! Здравствуй, наш Миша новый! И будь ты проклят!
Голос так далеко, что его уже давно забыли.
Он все еще ведет бой. Он все еще – «крэпасць!»
«Крэпасць» все еще сражается под шквальным огнем, под чудовищными бомбами, под огромными снарядами.
Уже нет той страны, уже и народ-то истончается, а связист все еще сидит у микрофона:
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
Где-то там его внуки убивают его детей. А он?
А он не убил ни одного врага. Он просто сидел около радиопередатчика и хрипел, и шептал:
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
Пыль такая, что нечем дышать. Жара такая, что уже нечем потеть. Бой такой, что стволы плавятся.
– Я – крэпасць! Вяду бой!
Это были его последние слова и они все еще летят через Вселенную.
Та девочка уже стала старушкой. И внуки ее уже готовились стать отцами, когда охрипший голос обогнул Вселенную и вернулся.
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой…
Молитва.
Нерв.
Невидимый провод.
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
Провод, замкнутый через поколения.
Кровью замкнутый.
Смертью замкнутый.
Жизнью замотанный.
Связистом неизвестным и неузнанным.
Кто у нас сквозь дождь и грязь? Наша доблестная связь. Связь между отцами и детьми. Между внуками и дедами.
Между нами.
– Я – крэпасць, я – крэпасць! Вяду бой!
– Я – крэпасць…
– Вяду бой!
Вечный бой.
Внезапно налетевший ниоткуда вечерний ветер скрипнул висящей на одной петле створкой окна разгромленного стационарного поста милиции. Стены в щербинах от пуль, выбитые стёкла, россыпь стреляных автоматных гильз на бетонном полу коридора. Запах крови и пороховой гари. И ни души. Лишь из распахнутой, попятнанной пулевыми отметинами двери сгоревшего патрульного «форда» свешивалось нечто, отдалённо напоминающее человеческое тело.