Перед закрытым магазином одинокий дворник подметал тротуар. Это был жалкий осколок прежней жизни, которая рухнула три дня назад.
Я попросил остановить машину рядом с кафе «Рейман». Взял свой чемодан и зашёл в знакомое мне, уютное помещение. Признаки войны появились и здесь. Стёкла были заклеены бумагой, а вместо электрических, горели керосиновые лампы. Посетители быстро подымали глаза на вошедшего и снова утыкались в маленькие ротапринтные листки. Так вот как выглядит «Панцер Бэр», объединённая берлинская газета, которую Геббельс стал печатать после отключения электричества во всех городских типографиях. Я огляделся в поисках знакомых и увидел Курта Вагнера из «Берлинер тагерблатт», тщетно укрывавшегося от моего взгляда «бронемедведем». Усевшись рядом с ним за столик, я спросил:
– С каких пор я стал таким страшным?
– С утра понедельника, когда тебя весь день разыскивало гестапо, а вчера было официально сообщено, что претензий к тебе нет.
– Да не смотри ты на меня так, под шляпой у меня нет рогов – обратился я к репортёру:
– Всего два дня за городом и я не узнаю Берлина, что произошло?
– Война с русскими – хмуро ответил Курт.
– А что случилось, ведь войска наступают. Взят Вильно, Клейст приближается к Киеву.
– Да фантастическое наступление! Наши доблестные солдаты отбросили превосходящего противника и под напором большевистских орд заняли оборону под Хайлигенбейлем. На второй день войны большевики захватили треть Восточной Пруссии.
Ты думаешь, я дурак, и не понимаю, куда делись все автобусы? – горячился он:
– Их забрали, чтобы переправить подкрепления.
Похоже, населению так и не сообщили, с кем воюет Рейх.
К нашему столику подошёл кёльнер: – Вы будете заказывать кофе?
– Да, со сливками, пожалуйста.
– Сливки кончились вчера.
– Тогда две чашки – удивлённо ответил я.
Мой товарищ с видимым интересом наблюдал за мной.
– С вас двадцать пять рейхсмарок, – произнёс кёльнер.
– Сколькооооо?
– А что вы удивляетесь, электричества и воды нет со вчерашнего дня, газ исчез сегодня утром. Мы топим углём, а воду приносят из Шпрее.
– Тогда одну чашку, – Я вытащил из кармана купюру в двадцать рейхсмарок.
Похоже, подарок обергруппенфюрера был не таким уж и щедрым, как я думал.
Курт продолжил:
– Вот ещё один признак войны, дороговизна и нехватка продуктов. Когда русские стали бомбить железную дорогу, в город резко сократилось поступление продуктов, по карточкам хлеб дают только за вчерашний день, да и то не везде. Проклятый Ганс Майер, клялся, что ни одна бомба не упадёт на Рейх, и где он сейчас?
Эти проклятые русские самолёты, они постоянно летают над головой, днём и ночью, они грохочут так, что стёкла вылетают из оконных рам. Я не могу спать от этого грохота и воя сирен воздушной тревоги.
А бомбардировки? Они прилетают после полуночи и после обеда, но всегда в разное время, варвары. Когда русские разбомбили все правительственные учреждения, они взялись за подземку. Сейчас самое удобное средство передвижения по Берлину, это велосипед.
Принесли, на удивление вкусный кофе, и я почти смирился с нытьём Вагнера.
– Послушай – снова обратился он ко мне: – У тебя нет знакомых в генштабе? Мой брат служил у Манштейна, и я ничего не могу узнать о нём. Слушал списки погибших и пленных, но там нет никого из четвёртой танковой группы.
– Ты слушаешь запрещённое русское радио?
– Нет, но списки начали повторять по Радио Ватикана и из Стокгольма.
Вагнер был неплохим человеком, и я решил помочь ему.
– Курт, – обратился я к нему шёпотом. – Только между нами, их больше нет.
В его глазах отразился ужас:
– Как нет?
– Они все исчезли, кроме нескольких тыловых частей. Скоро об этом объявят, и ты всё узнаешь.
Курт мгновенно постарел на несколько лет. Он встал и, не прощаясь, пошёл к выходу.
Я уже допивал кофе, раздумывая, как обрадуется фрау Марта моему возвращению, когда в кафе зашла Урсула фон Кардоф.
– Бог мой, Пётр с вами всё в порядке? – взволнованно спросила она.
– Со мной всё в порядке, чего нельзя сказать о ценах в этом кафе – с улыбкой ответил я и пригласил даму к себе за столик.
– Когда сообщили, что гестапо ищет тебя, я хотела убить Мисси, но вчера всё успокоилось, оказалось, что это была ошибка. Ты знаешь, та вечеринка просто прогремела по всему Берлину. Пётр, почему ты раньше не говорил о том, что пишешь стихи.
– Это не мои стихи, я просто посредственно спел чужую песню – ответил я.
– Что случилось с Вагнером? – спросила Урсула: – я ещё никогда не видела его таким подавленным.
– Я ему сказал, что его брата больше нет, – ответил я.
В глазах Урсулы загорелся хищный огонёк профессионального репортёра:
– Ты что-то знаешь о том, что произошло в Восточной Пруссии?
– Мне нельзя здесь говорить об этом, но у меня дома я смогу тебе кое-что рассказать – с улыбкой произнёс я.
– Вы наконец-то приглашаете меня к себе? – улыбнулась в ответ она: – квартиры молодых холостяков очень опасны для порядочных девушек, но я готова рискнуть.
– О, вам нечего бояться, хозяйка моего пансиона фрау Марта, как часовой стережёт мою нравственность.
Мы шли по Берлину, и я слушал, как Урсула рассказывала последние новости.
– Ты просто не представляешь, как трудно жить в городе, когда нет воды и газа.
Полицейские и гестаповцы сбились с ног, пытаясь следить за ценами в лавках и магазинах, но у них это получается очень плохо. Люди бояться повторения ужасов восемнадцатого года. Вчера выступал Геббельс, он обещал, что голода не будет, а за повышение цен торговцев будут расстреливать, но ему, как и Герингу уже никто не верит.